– Ты счастлива?
– Да, – улыбаясь, ответила Мэри, протянув к нему руку. – Потому что я здесь с вами.
– И все остальное не важно, – добавил Мэттисон. И все же он чувствовал, как хрупко их счастье. Оно было подобно витающему в воздухе мыльному пузырю. Стоит кому-нибудь дотронуться до него – и он лопнет.
Он подошел к кровати и развязал пояс своего халата.
– Ты закончила завтракать? – спросил он, забирая из рук Мэри тарелку и ставя ее на кресло.
Она ничего не ответила, но ее голодный взгляд сказал ему все лучше всяких слов.
– Кингсмид подождет до завтра, – произнес он низким голосом, укладывая ее на смятые простыни.
– И до послезавтра, – согласилась она, обвивая руками его шею.
Мэри не имела понятия, сколько времени они провели в этой комнате. Они не открывали ставни, засыпая, устав от любовных ласк, и требовали, чтобы им принесли еды, почувствовав голод.
Но, проснувшись от звука открываемых ставен, она поняла, что этому волшебному безвременью пришел конец. Бледно-серый свет нарождающегося дня сменил романтическое мерцание свечей. Две из них еще догорали, и Мэттисону пришлось их задуть. У Мэри упало сердце, когда она увидела, что он совершенно одет и его лицо полно решимости.
– Я распорядился насчет отъезда, – отрывисто сказал лорд Мэттисон. – Ты так и не распаковала свой сундук, поэтому мы можем выехать, как только ты позавтракаешь и оденешься.
Заметив, что она не пытается встать с кровати, он нахмурился:
– Я слишком долго блуждал в темноте. Нам надо вернуться в Кингсмид.
Возражать не имело смысла. Мэри знала: если лорд Мэттисон принял решение, его не остановить.
– Я надеюсь, – сказал он позже, помогая ей подняться в наемный экипаж, – что жизнь в деревне не покажется тебе слишком скучной.
Он бросил на нее оценивающий взгляд. Этим утром она была такой тихой. И очевидно, несчастной из-за того, что они покидали Лондон. И хотя она ни единым словом не возразила ему, ее взгляд, неотрывно устремленный в окно, пока они ехали по знакомым улицам, был как молчаливое прощание.
– Многие находят ее несколько однообразной без тех развлечений, которые доступны в городе.
– Да, но я ведь не видела эту сторону лондонской жизни, верно? Я ежедневно по шестнадцать часов сидела в мансарде и шила.
Лорд Мэттисон немного успокоился, услышав ее ответ, пусть даже и не слишком веселый.
– Значит, причина твоего плохого настроения не в том, что тебя пугает перспектива умереть от скуки?
Мэри удивленно повернулась к нему. Неужели он действительно не понимает, почему она расстроена? Она была бы счастлива навсегда остаться в той комнате. Это ему стало скучно. Это ему требовалось больше, чем она могла дать. Это он открыл ставни и позволил реальности снова войти в их жизнь.
– Моя мать, – начал лорд Мэттисон после нескольких минут молчания, – считала Кингсмид своей тюрьмой. Хотя, безусловно, для нее из-за расточительности отца все так и было. Она постоянно жаловалась, что не может позволить себе даже ненадолго сбежать в Лондон, чтобы развеяться, в то время как отец почти не бывал в поместье. В стоячем сельском болоте мужчине с его темпераментом явно недоставало развлечений, – сухо закончил он, судя по голосу, цитируя своего отца. – У нас все будет по-другому. Как только тебе захочется совершить вылазку в город, я тебя отвезу. Пора мне обзавестись собственным экипажем, чтобы не приходилось нанимать…
– Нет никакой нужды покупать экипаж ради меня, – возразила Мэри. – У меня нет желания возвращаться в Лондон с риском наткнуться на лорда Сэндифорда. Нет-нет, я уверена, что найду себе массу занятий в Кингсмиде. В конце концов, для меня это совершенно новое место. Думаю, пройдет достаточно много времени, прежде чем чувство новизны иссякнет.
– В деревне действительно очень мило, так тихо и спокойно, – сказал он. – Хотя, конечно, она не обладает суровой красотой Шотландии.
– Шотландии? При чем тут Шотландия?
– Ты же там выросла.
«Это Кора там выросла», – молча поправила его Мэри.
– Как вы с ней познакомились? – собравшись с силами, пролепетала она, помолчав с минуту. Ее антипатия к женщине, которая оказала столь разрушительное действие на жизнь этого мужчины, явно превосходила ее любопытство. – С Корой то есть.
– Я учился в школе вместе с твоим братом, – коротко ответил лорд Мэттисон и нахмурился.
Через несколько минут Мэри поняла, что он не собирается больше ничего говорить, и, отвернувшись, с обиженным видом уставилась в окно. Это он мог донимать Мэри вопросами о ее прошлом, доводя чуть ли не до истерики. Но стоило ей поинтересоваться о его детстве и юности, как он тут же закрывался, словно заворачивался в невидимый плащ.
Они проехали не меньше мили, прежде чем лорд Мэттисон взял ее за руку.
– Не всегда легко говорить о прошлом, верно? – произнес он тоном искреннего раскаяния. – Особенно когда это причиняет боль.
Ощутив ее ответное рукопожатие, означавшее, что Мэри его понимает, он сказал:
– Но теперь, когда мы снова вместе, все будет хорошо.
От его оптимизма, вызванного мыслями о Коре, она погрузилась в еще большую печаль, которая преследовала ее с той минуты, когда этим утром она открыла глаза.
– Мы с твоим братом были очень близкими друзьями. Мы даже каникулы проводили вместе, то у меня, то у него. Кингсмид всегда казался мне совершенно безрадостным местом, пока он не ворвался сюда, как ураган. Понимаешь, – произнес лорд Мэттисон, поднося ее руку к губам, – моих родителей никогда не интересовало, чем я занимаюсь. Они не гордились моими достижениями. Но с легкой руки твоего брата это равнодушие обернулось восхитительной свободой.